— Ну, будем надеяться, что все пройдет благополучно, — пожелал Джон Пиркс удачи своему человеку. И протянул на прощание руку.

Дальше они должны были следовать каждый своим маршрутом. Его человек пошел прямо, Джон Пиркс повернул налево. На этом перекрестке их пути и их судьбы разошлись...

Джон Пиркс догадывался, что это место “леваки” назначили не случайно, что, скорее всего, они хотели увидеть его человека и хотели убедиться в отсутствии слежки. Но кто за ними наблюдал, он так и не понял...

Обросший, в поношенной хипповской одежде, сидящий на скрещенных ногах прямо на асфальте музыкант, каких в Париже — легион, перестал перебирать струны гитары, вытащил из кармана мобильный телефон, набрал номер и сказал два слова:

— Все в порядке.

“Хвоста” за американцами не было.

Но все равно за Джоном Пирксом и за его человеком пошли неприметные, обнимающиеся и целующиеся на каждом углу парочки. “Леваки” перестраховывались — им было что терять, их разыскивала полиция и спецслужбы всех европейских стран.

Через полчаса и три десятка кварталов возле Джона Пиркса притормозило такси. Его такси. Джон открыл дверцу и сел на переднее сиденье.

Машина тронулась с места и стала, поворачивая на каждом следующем перекрестке, кружить по близрасположенным улицам. Таксист внимательно наблюдал за маневрами идущих сзади машин в зеркало заднего вида.

Зазуммерил мобильник.

Водитель поднес телефон к уху.

— Все в порядке? — спросил Джон Пиркс.

— Да, — кивнул таксист. — Ваш человек у нас.

После чего такси петлять перестало и направилось в центр.

Эта последняя встреча могла состояться только после внесения залога. Залог был внесен...

Наконец такси остановилось.

— Пойдете прямо до третьего перекрестка, оттуда налево и снова прямо до первого светофора, — инструктировал таксист. — Спуститесь на набережную, зайдете под мост...

Джон Пиркс пошел прямо, повернул на третьем перекрестке и на первом светофоре... — он уже стал привыкать к навязываемым правилам игры — спустился по ступеням на набережную Сены, зашел под мост. Здесь он должен был ждать.

Но ждать не пришлось.

К “стенке”, сойдя с фарватера, причалила небольшая моторная лодка.

— Прыгайте сюда, — показал рулевой.

Джон встал на самый край бетонной набережной и прыгнул вниз. Лодка сразу, отошла от берега.

Рулевой показал глазами на люк, ведущий в каюту.

В каюте за небольшим столиком сидел человек в карнавальной маске. В маске Франкенштейна. А значит, почти наверняка, сидел их главарь, тот, с которым он встретился в первый раз в машине и лица которого не разглядел. И не сможет разглядеть теперь.

Человек в маске не встал при виде Джона, не протянул руку, не поздоровался. Он лишь показал на стул против себя.

Джон сел.

— У нас все готово, — сказал человек в маске Франкенштейна.

— У нас тоже, — подтвердил свою готовность Джон Пиркс. — Когда вы хотите начать?

— Сегодня ночью...

“Леваки” страховались даже в этом. Они известили своих компаньонов о начале операции в самый последний момент, чтобы гарантировать себя от утечки информации, чтобы не дать возможному противнику — всегда возможному! — успеть подготовиться.

— Хорошо, согласен, сегодня, — кивнул Джон.

— Тогда давайте уточним детали...

Человек в маске развернул на столике карту Парижа...

Маленькая прогулочная моторка плыла вниз по Сене, плыла не к окраинам, плыла к времени “Ч”, которое должно было наступить уже сегодня...

Глава 71

За дверью что-то громыхнуло, и в двери открылось небольшое прямоугольное окошко, , в котором мелькнуло чье-то лицо.

— Ваш ужин, — сказал по-французски надзиратель.

Но Иванов его прекрасно понял, так как все тюремные команды выучил наизусть, и даже не потому, что их было не так уж много, а потому, что за ними следовало вполне понятное действие.

На полку окошка встал пластиковый поднос, на котором рядками были разложены разноцветные одноразовые контейнеры. Кормили французы хорошо и культурно, примерно, как российский Аэрофлот, — вся еда была расфасована по пакетикам, а горячее завернуто в фольгу.Иван Иванович взял поднос и перенес его на столик.

На ужин были йогурт, пицца, фрукты и соки. Но не было шоколада и мороженого, потому что Иван Иванович, подпадающий под категорию особо опасных преступников, содержался в блоке строгого режима. По той же причине он сидел один и был лишен права посещения бассейна и тренажерного зала. Французское правосудие с убийцами особо не церемонится.

Иван Иванович поел и позвонил в специальный звонок, чтобы вернуть пустой поднос.

— Претензии есть? — спросил по-французски надзиратель.

— Все нормально, — ответил по-русски Иванов.

Ужин был последним значимым событием дня. Дальше Иван Иванович был предоставлен себе — он мог спать, мог смотреть телевизор или читать специально для него добытые книги на русском языке. Тревожить заключенных ночью во французских тюрьмах не принято, чтобы не нарушать их здоровый сон. Надзиратели лишь имели право бесшумно заглядывать в глазки.

Все это очень напоминало пионерский лагерь, в котором Иван Иванович бывал в детстве, Но, несмотря на внешнее сходство, это все же был не пионерский лагерь, а была тюрьма, главное отличие которой от пионерлагеря заключалось в том, что заезд здесь длился не месяц и не два, а, как утверждал его следователь, двадцать лет. А за двадцать лет любой йогурт с пиццей встанут поперек горла.

И уже почти встали.

Некоторое время Иван Иванович послонялся по камере — шесть шагов вперед, шесть назад... Потом расправил постель, лег, отвернулся к стенке и уснул.

Во сне ему снился дом, снилась мать и снилась школа, где у него случились какие-то проблемы. Он сделал что-то не то, его ругали учителя, и он страшно боялся признаться в том, что совершил, матери. Он боялся, мучился, переживал и даже плакал, но где-то там, в глубине спящего сознания, понимал, что все эти школьные катастрофы — пустяк, что настоящие катастрофы ждут его не во сне, а ждут после, когда он проснется. И не хотел просыпаться... Более всего на свете он не хотел просыпаться...

Но проснуться пришлось...

Глава 72

Все задействованные в операции люди были на своих местах. И все смотрели на часы.

Минутные стрелки на подсвеченных циферблатах и цифры на жидкокристаллических дисплеях электронных часов приближались к трем часам. Ровно в три часа они начнут действовать — все и одновременно, по заранее продуманному, промерянному и просчитанному плану. Каждый на своем месте — как маленькие шестеренки большого и сложного механизма — провернутся, раскрутят друг друга, передадут инерцию движения дальше...

Кто-то даст сигнал, кто-то прикроет тылы, встав на перекрестках улиц и у ворот тюрьмы, кто-то встретит “гостя”, передаст ему одежду, деньги и новые на новое имя документы и переправит дальше, до условной точки, где того будут ждать другие, обеспечивающие проход через свой участок люди. Кто-то, похожий на гостя и одетый примерно в такую же, как он, одежду в нужное время мелькнет возле тюрьмы и, специально привлекая к себе внимание и выманивая погоню на себя, уведет полицейских в сторону. В сторону от “гостя”. Кто-то, если это понадобится, перегородит улицу грузовиком, создавая искусственную пробку. И при самой крайней необходимости примет бой, останавливая и отвлекая полицейскую облаву и давая возможность беглецу уйти как можно дальше. А кто-то уже не в Париже, уже далеко от него будет ждать “гостя” на снятой на полгода вилле, чтобы, в случае неудачи, принять его и поместить в специально оборудованный, с двумя выходами, бункер, где можно отсидеться день, или два, или месяц, пока все не успокоится. Но, скорее всего, “гость” к нему не попадет, потому что будет доставлен в Испанию, а из Испании, на туристическом автобусе, в Португалию, где сядет на круизный теплоход, на котором, в сопровождении полудюжины телохранителей и охранников, отправится на один из курортных островов. Откуда, не увидев ни одной достопримечательности, не успев даже позагорать, Прямым рейсом будет отправлен в Соединенные Штаты Америки. А там...